Степан усмехнулся: "Достаточно. Я потом отведу тебя к банкиру, он тебе расскажет — как все это устроено. Он принимает золото и выдает нам вексель на своего контрагента в Яффо, турка".
— Чтобы не везти пожертвования морем, — кивнул Моше. Он вдруг, страстно попросил: "Папа, а можно под парусом походить? Ты же умеешь".
— Умел, — поправил его Степан, показав на искусно сделанный, деревянный протез. "Одной рукой я с парусом не управлюсь, милый мой, а тебя к нему ставить опасно, маленький ты еще. Беги, ты Мишну сейчас учишь?"
Моше кивнул. Отец, еще раз поцеловав его, пообещал: "Вечером с тобой позанимаюсь. Мне тоже за книги пора". Мальчик подергал полу капоты — черной шерсти: "Папа, почему мы тут все равно — как в Иерусалиме ходим? Тут же все евреи — в этих, как их…"
— В сюртуках, — улыбнулся отец. "Потому что сказано: "Не следуйте путями Египта". Мы должны отличаться от всех других народов. А мы, — он поднялся, — тем более, раз мы живем на Святой Земле, в месте, где раньше стоял Храм, да вернется Мессия и восстановит его еще при жизни нашей".
— Амен, — отозвался Моше и посмотрел вслед отцу. Он уходил, — высокий, широкоплечий, рыжие пейсы были сколоты под черной кипой. Мальчик вздохнул: "Жалко, что у меня братика, или сестрички нет. Ханеле хорошая, но ведь она лет через пять уже и замуж выйдет. Не будет с нами жить".
Он оглянулся на закрытую дверь ешивы, и пробормотал: "Была, не была". Моше быстро проскользнул в теплый, залитый солнцем двор синагоги. Кот, замурлыкав, подставил ему мягкие уши. "Вот, — ласково сказал Моше, — хорошо тебе, Мишну учить не надо. А мне надо".
Кот мяукнул и потерся об его ногу. "Я тебе завтра принесу что-нибудь, — пообещал Моше. Ополоснув руки в медном умывальнике, что висел на стене, мальчик еще раз посмотрел на прозрачное, голубое небо, где вились чайки.
Большое окно студии было распахнуто, вдалеке виднелся белый мрамор собора, снизу, с площади, доносились крики играющих в мяч детей.
Изабелла, — в простом, рабочем платье, с засученными по локоть рукавами, стояла у чертежной доски. Рыже-каштановые волосы были заплетены в толстые, падающие на спину косы. Она окунула перо в тушь:
— Как будто и не уезжала. Стоило прийти к синьору Макаруцци, он сразу мне работу дал. Интересно, — она погрызла перо, — я же помню, фасад церкви Сан-Рокко пятнадцать лет назад перестраивали, при мне еще. И уже ремонтировать надо. Хорошо, хоть квартиру я в порядок привела, — она взглянула на обтянутые свежими, шелковыми обоями стены и усмехнулась, вспомнив изумленный голос мужа: "Ты штукатурить умеешь?"
— Хорош был бы из меня архитектор, — отозвалась Изабелла, стоя на деревянном помосте, орудуя теркой, — если бы я не умела отделывать здания. Плитку на кухне я тоже переложу, я уже заказала новую. О, — она взглянула на холщовую сумку в руках мужа, — креветки. Я их с белой полентой сделаю. Жалко только, — она вытерла пот со лба, — что вы, инженеры, до сих пор не додумались — как провести трубы в дома. Летаем на воздушных шарах, а воду ведрами таскаем.
— Гидравлический затвор у нас уже есть, — Джованни опустил сумку и развел руками, — дело за малым — проложить трубы и поставить помпу. Я посижу, подумаю, — как это можно сделать. Все равно усадьбу в Мейденхеде перестраивать придется, раз теперь, — он подмигнул жене, — там трое детей будут расти. А это не опасно? — Джованни кивнул на помост.
— Обещаю, — протянула Изабелла, спускаясь, целуя его, забирая сумку, — сразу после венчания и палец и палец не ударю. Буду приезжать на стройку в носилках, и через тебя — разговаривать с десятником.
— Носилки еще завести надо, — нарочито озабоченно сказал Джованни. "И верблюдов, то-то в Мейденхеде удивятся. А летом, — он посчитал на пальцах, — летом еще ничего видно не будет. Тебе же в октябре рожать, так, что обвенчают нас, не волнуйся. В той приходской церкви, я тебе о ней рассказывал. Там дуб стоит — еще со времен Вильгельма Завоевателя. И будет у нас, — он нежно положил ладонь на плоский живот, — маленькая Сидония.
— Или Франческо, — Изабелла поднялась на цыпочки и поцеловала его куда-то в ухо. "Папа порадуется, мы ему напишем. Пойдем, — она подтолкнула мужа к кухне, — я буду поленту варить, а ты мне расскажешь о паровом двигателе".
— Твоя семья тут двести лет живет, — одобрительно сказал Джованни, оглядывая высокие потолки. "Еще со времен этого синьора Теодора, того, что из плена бежал. Отличный вид отсюда, на Сан-Марко. Сразу понятно, что живописец выбирал. И свет хороший, — он закрыл глаза и шепнул жене: "Нет, это не от воды. Это ты светишься".
Изабелла посыпала чертеж песком, и, разогнувшись, выглянула в окно. "Пьетро! — крикнула она. "Ужинать! Отец сейчас приедет".
— Иду! — отозвался рыжеволосый мальчик. Понизив голос, сжав кулаки, он велел второму — повыше и покрепче: "Повтори, что ты сказал!".
Тот сплюнул на булыжники площади: "Сказал, что ты трус, раз не хочешь с нами идти в гетто и драться с жидами. Трус и жид, вот ты кто. Сам же говорил, что твоя мать — еврейка. Жид! — презрительно добавил мальчик.
— Я верю в Иисуса! — звенящим голосом сказал Пьетро. "В Иисуса и Мадонну! Меня крестили. Это низко — драться с теми, кто слабее. Их же меньше, чем вас. А ты, — он взглянул на второго мальчишку — тупая свинья, вот и все".
— Сейчас ты у меня получишь, — угрожающе сказал его противник. Пьетро еще успел подумать: "Черт, папа же меня учил — надо разговаривать с людьми, а не бить их. Что же делать, если он и вправду — тупая свинья".
Он сидел на ступеньках лестницы, задрав голову, зажимая окровавленный нос. За его спиной раздался озабоченный голос: "Сыночек, ты, что же не поднимаешься?"
Изабелла посмотрела на испачканную в крови и пыли холщовую рубашку мальчика и ахнула: "Что случилось?"
Пьетро вдохнул запах роз и велел себе не плакать. Мальчик шмыгнул разбитым носом: "Они хотели идти драться с евреями, в гетто. Я сказал их вожаку, что он — тупая свинья, и что они все — дураки. А он меня назвал трусом и, — Пьетро вздохнул, — жидом. Но я ему два зуба выбил, мама, правда, — мальчик пошаркал ногой по полу, — они у него и так — шатались. Это не считается, — он грустно посмотрел на свою покрытую ссадинами руку. "И что теперь папе говорить?"
— Во-первых, — Изабелла присела и прижала его к себе, — очень даже считаются эти самые зубы. Во-вторых, папе мы скажем правду. Он только порадуется, сыночек. Я тоже, — женщина улыбнулась, — дралась, вот на этой самой площади. Пошли, — она потормошила Пьетро, — умоемся и переоденемся. Папа сейчас вернется, он обещал не опаздывать к ужину.
— Папа в университетской библиотеке занимается, — восторженно сказал Пьетро, поднимаясь на второй этаж. Гато терся об закрытую дверь. Изабелла, погладив его, рассмеялась: "Гулял, гулял, а к тушеной печенке — вернулся".